Калининградская область зарывается в землю. Местные ищут кейс с тевтонским крестом, директивы Третьего рейха, «мерседес» Гитлера. А немцы приезжают искать семейные ценности, спрятанные в землю в 1945 году. Ну и «Профиль» здесь тоже кое-что раскопал.
Откупная карта
«Камрад Антон! Твое предложение о разработке карты с обозначением кладов и захоронений старшего офицерского состава вермахта в Восточной Пруссии принять не могу. Достоверность ее крайне сомнительна. Стальной контейнер с коллекцией талеров из-под Инстербурга, который у тебя обозначен как реальный, давно изъяли литовские старатели. Кто-то им дал наводку. Не подтвердилось и обозначенное как «подвал с мейсенским фарфором». Пусто. Есть ли другие предложения?» Такой ответ получили мы от известного в Калининграде «черного следопыта» Аллоиза (сетевой ник — Alloiz). Карту, которую мы выслали ему, нам вручил немец, бежавший из Восточной Пруссии в 1945 году. Доктору юриспруденции, профессору университета города Геттингена Дитриху Раушнингу известно негласное правило: если хочешь «тихо» найти семейный клад — откупись от «черных» кладоискателей, чиновников и завистников дополнительной информацией. Она не обязательно должна быть правдивой.
Доктор Раушнинг — смешной немецкий старик с мохнатыми бровями. Доктор Раушнинг похож на сказочника. Но у него все по-настоящему. В январе 1945 года, перед приходом советских войск, 14-летний мальчик вынужден был бежать из родного города Нойкурена (Neukuhren) на Запад, к матери в Германию. Но в Нойкурене оставался его дедушка, который, по словам Дитриха, все последние дни что-то закапывал во дворе дома.
Дитрих Раушнинг самое вкусное оставляет «на потом». Как выясняется, он — прямой потомок бургомистра Кенигсберга Матиаса Раушнинга. Вместе с ним корреспонденты «Профиля» отправляются на поиски немецких сокровищ.
Возвращение
Калининградцы взведены до предела. Спустя 62 года со дня окончания войны их мысли крутятся вокруг кладов, как бездомные псы вокруг куска парного мяса. Их руки шевелятся, мысленно перебирая сокровища Третьего рейха, глаза инстинктивно высматривают везде Янтарную комнату, ноги сами ведут в заброшенные леса в поисках заколдованного тевтонского креста. Их надежда — немцы, ностальгирующие немецкие старики, возвращающиеся на родину.
Руководитель отдела туризма министерства промышленности и туризма Калининградской области Марина Друтман в беседе с «Профилем» не скрывает: половина всех туристов в Калининграде — немцы.
— Этот сектор туризма можно назвать «ностальгирующим», — говорит Друтман. — Жители бывшей Восточной Пруссии возвращаются, чтобы увидеть родной дом, почувствовать вкус и запах детства, дух старой Германии, который уже не встретишь нигде, кроме как в нашей области. Сама Германия слишком прилизана, причесана, слишком идеальные автобаны там, слишком стерильные отношения. Германия — это хирургический кабинет, а Калининград-Кенигсберг — все еще советский сельский травмопункт.
Несколько дней мы жили на окраине Калининграда с двумя старухами из Берлина, которые привезли своего внука ощутить этот дух старой Германии. Через двое суток приличного вида внук начал пить, мы находили его в кустах, оврагах, песочницах. Еще через день внук бегал за всеми проходящими женщинами с криком: «Женюсь! Я наконец-то на родине». Die Heimat — родина — меняет всех.
Меры конспирации
Дитрих Раушнинг берет напрокат «опель». С таксистами здесь нужно быть осторожным. За последние несколько лет в Калининграде выстроилась целая сеть такси — специально для немцев, ищущих Die Heimat вместе с фамильным серебром. Таксисты выучили язык и хорошие манеры, но, как говорят, они же могут запросто «слить» «черным археологам» информацию о том, где их пассажир выгрузился с лопатой и металлоискателем, куда пошел, что копал. Поэтому потомок бургомистра Кенигсберга Дитрих Раушнинг сам садится за руль.
С нами едет и опытный кладоискатель Аллоиз (представляться настоящим именем в этой среде не принято). Аллоиз — из идейных, он не сдаст. У Аллоиза — костыль Cibola Tesoro.
— Это металлоискатель новой серии, начатой в 2004 году, — чеканит археолог. — У него есть режим точного обнаружения, а вот этим сенсором мы регулируем уровень дискриминации — от реакции на все цветные металлы до крупной меди.
Едем в Пионерск, бывший Нойкурен, — это 40 км к северу от Калининграда. Раушнинг держит скорость 65 км в час. Попутно рассказывает про немцев, придумавших петляющие дороги как средство против бомбардировки военных колонн самолетами противника. И про деревья по обочине, высаженные с этой же целью. Поэтому ограничение скорости по местным дорогам — 70 км в час.
Раушнинг не имеет ни малейшего понятия, что мы будем искать. Все, что можем найти, закопано его дедом.
Изгнание
— Моя семья до 1945 года жила в Нойкурене, — рассказывает герр Раушнинг. — Моя семья — это шесть братьев и сестер и мать. Отец умер за год до этого. В 1944 году с четырьмя младшими братьями мама переехала в Германию, к бабушке в Нетленбург. Как чувствовала! Ведь зимой мы уже знали, что на Восточном фронте серьезные бои, что многие немецкие деревни уже захвачены Красной армией. Это было ужасно. Никто не хотел встречи с русским солдатом — я вам точно говорю.
— А почему вы не уехали с мамой?
— Я остался учиться в школе. Но когда 21—22 января Красная армия подошла к Висле, был вынужден пешком идти в направлении Гданьска. На улице было 28 градусов мороза, и я сел на поезд. Шаг за шагом пробирался на Запад. Пока…
У Раушнинга блеснула слеза — а может, надуло боковым ветром.
— …пока снова не наткнулся на Красную армию. Они вернули поезд в Кенигсберг. После адских приключений мне удалось сесть в Пилау (Балтийске) на корабль с другими беженцами и отплыть весной в сопровождении субмарин на Запад. Многие так и не смогли выбраться: они пошли по льду — там, где рыбный порт, — и лед провалился.
— Образ русского солдата. Каким его рисовали?
— Была целая система заставить людей убраться вон. Существовало такое правило: русские изнасилуют 30 женщин и молодых леди и убьют 30 мужчин из селения. Все остальные могут уезжать. Я не знал, правда ли это, но потом столкнулся с той же системой запугивания в Дарфуре в Африке и в Боснии.
В 90-х годах Дитрих Раушнинг был судьей на процессах по преступлениям в Боснии. Расследует он и этнические чистки в суданской провинции Дарфур.
— Это была система запугивания на правах победителей. Отсюда бежало около двух миллионов человек. Многие умерли в пути. Я — счастливчик.
— По поводу кладов — как быстро приходилось собираться?
— Почти все немцы делали какие-то тайники. Ведь бросали все. Я даже не имел свидетельства о рождении. Но все в Германии верили, что я родился. И моя мама дала показания, что она меня родила. Я не уверен, осознавали ли мы, что покидаем родину навсегда. Мы думали, что уезжаем на несколько дней. Поэтому закапывали все самое ценное. Дедушка не покинул дом с нами. Остался в Нойкурене, но был расстрелян в тот же день, как пришли Советы. Ему было за семьдесят, он был патриотом Восточной Пруссии. Надеюсь, он что-то попытался сберечь.
Каштаны и пустота
Наконец мы на окраине Пионерска-Нойкурена. Доктор Раушнинг без особого надрыва — лишь слегка лунатично побродив вокруг трехэтажного таунхауса — определяет, что здесь и стоял их фамильный дом. Видимо, сохранился лишь фундамент.
— Да, здесь мы и жили, — говорит старик. — Дом целиком принадлежал семье Раушнингов. Но все сейчас иное — и сад, и стены…
Мужчина на втором этаже громко высморкался. Он с недоверием смотрел на нас. Мужчина был голый по пояс. Он курил. Но старик улыбнулся ему.
— Там, на втором, — уточнил он, — была наша детская.
Мы зашли в парадное — судя по почтовым ящикам, сейчас здесь шесть семей. Стрельцовы, Лория, Янкович, Иванченко, Кольшрайберы, Кеккерт… Дитрих наотрез отказался звонить в квартиры — не ждет от таких встреч ничего хорошего. Без сантиментов. Жирный кот выглянул с лестничного пролета. О брюки Раушнинга тереться не стал, сгинул.
На задворках дома — масштабная свалка. Аллоиз говорит, что работать здесь с металлоискателем нет ровным счетом никакого смысла. Старик соглашается и ведет нас дальше.
— Мой отец унаследовал ферму, — говорит он. — Всякие сельскохозяйственные дела. Ферма была метрах в ста от дома по каштановой аллее.
От дома до сих пор отходит эта каштановая аллея. Мы идем по ней. Но аллея заканчивается ничем. Никакой фермы. Заросший пустырь.
— Надо же, ни одного камня не осталось! Ничего! Только аллея каштанов, — бормочет немец. — Ничего! Ни одного камня. Хотя можно предположить, что именно на ферме дед что-то закопал.
Аллоиз начинает прощупывать землю. Они с Дитрихом определяют место, где полвека назад был колодец. Как правило, немцы делали тайники именно около колодцев. Через час поисков в нашем распоряжении осколок бутылки из-под минеральной воды с надписью Koenigsberg i/Pr. и алюминиевая круглая крышка. Когда мы откопали крышку, на ней проступила надпись Ende. Такими, вспомнил Дитрих Раушнинг, на ферме закупоривали емкости с удобрениями.
Ende по-немецки — «конец».
Алгоритм поиска
Один из калининградских «маршалов» копания в земле — «черный следопыт» Миша Шмутинский. Он работает в управлении Балтийского флота Министерства обороны России. Это не мешает его невинному хобби.
— Немцы, как правило, никогда не полагались на естественные природные ориентиры, — объясняет Шмутинский. — Они не закапывали кладов под деревьями, в кустах, в оврагах. Для этого у них был слишком тонкий, расчетливый ум.
Миша уверен, что с годами проник в психологию немца, у которого считанные часы, чтобы сделать тайник. Алгоритм Шмутинского таков.
— Предположим, немец покидает дом в апреле 1945 года, — говорит следопыт. — Я нахожу угол фундамента. Делаю четыре шага по вектору стены (апрель — четвертый месяц). И затем 45 шагов вправо или влево (1945 год). У меня это работало в 80% случаев. Гораздо реже тайники закладывали в дымоходах, на чердаках, в стенах домов.
Железо и плоть
Умный Шмутинский живет на Куршской косе. Он отшельник. Но по своей системе нашел: янтарный герб Восточной Пруссии, знаки группы армии «Север», десятки «птичек» Люфтваффе, Железный крест 1-й степени, черепа SS, «птички» вермахта, орден святого Гедиминаса, орден тамплиеров, орденские планки «За ближний бой», орден «За храбрость», Восточный крест (им награждали добровольцев из восточных народов), цветок «Эдельвейс» («Черные стрелки»), партийные значки нацистов, посуду, ложки, вилки, обмундирование в паромасляных контейнерах. Вся эта гора находится у него дома. А на столе лежит замечательный документ:
«1. Дорога на море, у ведра, рядом — крест «За военные заслуги»
2. Дорога на море. С пуговицами.
3. За кладбищем. Возле дороги. В землянке. Разорван на куски.
4. Старый, вставные челюсти, ценного нет. Накрыт палаткой.
5. Все вместе. С черепом. Хоронили свои. Бумажник. Рядом — наш боец, скорее всего моряк, накрыт немецкой шинелью. 5 штук часов.
6. Куски. Разорвало снарядом. Портсигар.
7. Танкисты SS. Знак «За танковую атаку». Убитый в затылок.
8. Albert Kruschinski.
9. Половина тела. Кладбище возле ангара. 1.(V)/I.Bp.(m) 1.96.0.
10. За дивизионом. Раздетый. Без головы. Ценного нет.
11. На выходе из землянки. Без головы. Знак «За ранение» в плохом состоянии.
12. За коровником ракетчиков. Пустой. Жетоны забрали.
13. Завернут до половины в одеяло. Коронки сверху и снизу. В кармане — кошелек, монеты. Две ладанки. Две иконки. Серебряное кольцо с камешками. Жетон — 316. Stamm. Kp. Pz. Gren. Ers. Btl. 64.
14. На набережной между домами 5 и 7. Среди мусора. Накрыты железными дверями. У одного — партийный значок. Лежали одни за одним. Немного разбросаны.
15. За коровником ракетчиков. Куски. Накрыло снарядом. Куча всего.
16. Забрал у Кости.
17. Без головы, чуть присыпан, медик, на погоне — один ромбик…»
И так — около 40 пунктов.
Помимо железа «маршалу» от «черных следопытов» Куршской косы Мише Шмутинскому на глаза лезут трупы солдат Третьего рейха. Он перевозит останки в своем «москвиче» на заднем сиденье — в синих пакетах. Пакеты отдает местному кладбищенскому деду. За полдня, проведенных на косе в развалинах командного пункта батареи Нойтиф, и мы нашли череп с костями. Судя по всему, это танкист авиаполевой дивизии Люфтваффе. Так говорит Шмутинский.
Здесь все предельно буднично.
На сене
В центре Калининграда стоит, возможно, самое уродливое здание в мире — недостроенный Дом советов. Огромный серо-голубой куб, напоминающий маску для жертвоприношений. При немцах здесь стоял королевский замок, построенный в XIII веке. Военный курсант Авенир Овсянов в 1957 году участвовал в его сносе. Участвовал с упоением. Теперь он старательно собирает все, связанное с Восточной Пруссией. В мире местных «черных» и «белых» археологов он — чиновник №1. Начальник отдела по поиску культурных ценностей научно-производственного центра Калининградской области. Его задача — не говорить ничего. Его стиль — рассказы о том, как его отряд нашел конскую упряжь начала XX века. На самом деле это кость в горле для всех. А рассказы — не для слабонервных.
Его ненавидят «черные археологи» за то, что он мешает им жить. Побаиваются официальные поисковые отряды — он может отобрать найденное.
На самом деле Авенир Овсянов озабочен не только старыми конскими подковами, которые развешаны у него в кабинете. Он показывает нам пропуск, о котором мечтают многие:
«ФСБ Российской Федерации. Индивидуальный пропуск для въезда (прохода) и пребывания в пограничной зоне и за ИТС отделений (ПОГЗ) Западное Мамоново, Новоселово…»
Авенир Овсянов на самом деле плевать хотел на лошадиные подковы. Его задача на сегодня — поиск совершенно уникального кейса одного из руководителей Третьего рейха, в котором находится рыцарский крест. По его сведениям, кейс может быть в запретной приграничной зоне.
На языке калининградских археологов Овсянов — собака на сене. Сам не копает и другим не дает.
— Посмотрите на этот французский штык, — говорит тем временем Овсянов. — Мы нашли его рядом с Багратионовском, прежнее название — Прейсиш-Эйлау. В 1807 году там было серьезное сражение русских с французами. В нем Денис Давыдов участвовал.
К чему это он?
— Ведь сейчас, — продолжает Овсянов, — идет перегиб: мол, Кенигсберг — немецкая земля, а мы тут вообще пришлые люди. Это неправда, в истории Восточной Пруссии Россия значила очень много и до 1945 года не раз владела этой территорией.
Вот он к чему.
О том, как взрывал королевский замок, Авенир Петрович говорит так:
— В 1957 году к нам в область приехал высокий партийный бонза. И пошел очередной этап борьбы с «неметчиной». Hас собрали в актовом зале, партбонза сообщил, что в этом замке выступали Гитлер и Геббельс и еще рыцари шли отсюда на Русь. Для меня это были не пустые слова, и я записался добровольцем — взрывать замок. Но тогда нам удалось подорвать лишь часть его. Так что не надо на меня всех собак вешать.
По расчетам Овсянова, каждый пятый калининградец был (или остался) кладоискателем. Чиновник говорит, что это обаятельная черта местных жителей — каждый стремится найти если не Янтарную комнату, то другие сокровища, оставленные немцами. И это уже диагноз.
— За последние годы армия нелегальных археологов резко выросла, — уверяет Овсянов. — Например, в самом Калининграде уже семь антикварных магазинов, куда «дети руин и подвалов» поставляют найденные ценности. В области действует около полусотни поисковых групп, но только четыре из них официально зарегистрированы мною. Остальные действуют незаконно. В результате на антикварном рынке у нас царят беззаконие и беспредел.
Вместе с тем, по словам начальника отдела по поиску культурных ценностей, найдена только треть немецких частных кладов. Две трети остаются в земле.
Гитлер с нами
Одна из нелегальных групп, о которой говорит Авенир Овсянов, состоит из двух интеллигентных людей, Руслана и Евгения. Руслан живет в самом элитном доме Калининграда. У него новенький серебристый «мерседес». Кладоискательством, разумеется, подчеркивает он, на жизнь не заработаешь. Ага, как же.
— Хотя, когда наткнешься на штабные захоронения, хватит и на хлеб, и на масло, — все-таки «колется» кладоискатель. — Мы несколько раз находили целые контейнеры с фашистскими орденами.
Один из них он с ходу дарит корреспонденту «Профиля». Свастика на фоне мальтийского креста. На черном рынке цена — от 300 евро.
Когда мы рассказываем Руслану, как расстреливали советские солдаты деда доктора Дитриха Раушнинга, глаз его соловеет:
— И правильно, что расстреляли эту паскуду фашистскую. Вспомните, как эти звери сжигали живьем целые русские деревни.
Мы вспоминаем. А к вечеру знакомимся с семьей Руслана. Вряд ли сам Альфред Розенберг, министр оккупированных восточных территорий, или члены общества Thule Gesellschaft могли окружать себя таким количеством нацистской символики. Обе семьи давно едят из фашистских сервизов, вилками и ложками со свастиками. Чашки, подносы, кувшины, все мелочи дома — из Третьего рейха. Есть даже какие-то гестаповские пальто.
Алхимия кладоискателя
Руслан говорит, что мы не нашли почти ничего, принадлежащего доктору Дитриху Раушнингу, потому что подошли к делу кое-как. Группа не считает бредом алхимическую составляющую поисков.
— Вы пренебрегаете тем, что искать клады и сокровища можно, прибегая к помощи злых и добрых сил, — объясняет Руслан, — заклинаний и даже ряда обязательных ритуалов и обрядов.
Алхимия кладоискателя такова: завещатель при зарывании клада произносит заклинание, что клад этот зарывается на столько-то голов. Клад, положенный «на сорок голов», открывается лишь сорок первому кладоискателю.
Мы не верим своим ушам. Но Руслан не шутит. По его словам, клады показываются по ночам в виде светлых огоньков над местом захоронения.
— При поиске еще крайне необходимы варган и бубен из енота, — дополняет его Евгений. — Сами мы эту практику пока не применяли. Я не буду говорить о папоротнике — это само собой. Мы прибегаем к другой траве. Шапец-трава, ее нужно выкапывать в ночь с 6 на 7 июля, то есть на Иванов день.
Затем, по словам кладоискателей, надо взять корень этой травы и разделить его на две половины. Одну половину корня очертить воском принесенной из церкви пасхальной свечи и положить на предполагаемое кладовое место. Другую часть положить на ночь под подушку. В ту же ночь во сне придет клад и будет говорить, как положен, на что положен. Как давно лежит на этом месте и как его взять.
...Доктор Дитрих Раушнинг долго не понимал, чего мы снова хотим от него. В Нойкурен-Пионерск с шапец-травой ехать во второй раз отказался. Сказал, у него теперь масса дел, он должен прочитать несколько лекций по международному праву на юридическом факультете Калининградского государственного университета.
— А кладами пусть занимаются другие, — отмахнулся профессор. — Они ищут чужую историю. А я, когда смотрю на песок Куршской косы, понимаю, что это и есть мой клад. Моя родина. Калининград—Москва
Антон Елин, Наталья Львова
Источник: www.profile.ru
|
